Л.В.Шапошникова.

Из выступления, ноябрь, 1993 год, МЦР, Москва.

"Это история о Великом Сокровище, завещанном своей стране и своему народу теми, кто его создал, о самопожертвовании и строгом следовании нравственному долгу, о предательстве и подлости, о клевете и корысти, о лжи и о мужестве. Словом, обо всем том, что обычно сопровождает в нашем мире светлое созидание, шествующее, как правило, рука об руку через всю историю нашего человечества.

В этой истории нет вымысла...

Грузовой самолет вынырнул из ночи и устремился туда, откуда ему навстречу с земли неслись сверкающие световые линии взлетно-посадочных полос. Коснулся асфальтовой тверди, все еще напряженный и разгоряченный, прокатился по ней, и, снижая обороты винтов, наконец, замер. Она увидела, как по летному полю, таща за собой змеившиеся провода осветительной аппаратуры бежали телеоператоры, а потом возникло несколько десятков людей, многих из которых она знала, и стали тянуть к ней руки и называли ее спасительницей Фонда. Ее. И того второго, который был с ней.

Фонд Рерихов действительно не мог существовать без наследия Рерихов, которое сейчас выкатывали по рельсам из распахнутого брюха самолета, платформу за платформой, картину за картиной, архивы, книги, вещи, бесценные реликвии... И, возможно, она сама только в тот момент поняла, что теперь все состоится - будет уникальный Культурный Центр, будет настоящий музей Рерихов. И хотя никто из известных и важных учредителей Фонда, кроме Фонда Мира под руководством неоднократного чемпиона мира по шахматам Анатолия Карпова, не дал денег и, кажется, не собирался, она считала, что главное было сделано.

Откинувшись на сидении машины, мчавшейся вслед за грузовиками с наследием через ночную Москву, она на какое-то мгновение вдруг остро и неотвратимо почувствовала приближение какой-то неизвестной еще опасности, которая, казалось, затаилась в темноте этого огромного города. Усилием воли стряхнула с себя это ощущение и пыталась задремать. Но огромное напряжение последних дней и какая-то нечеловеческая усталость помешали ей это сделать. И совсем неожиданно перед глазами, как в кино, поплыли кадры всех значительных событий, наполнявшие ее жизнь последние два года...

Как это все началось? В 1987 году был очередной визит в Москву Святослава Николаевича Рериха, младшего сына Николая Константиновича и Елены Ивановны Рерихов. На нем, известном художнике, постоянно живущем в Индии, лежала ответственность за бесценное наследие родителей. Каждый раз, бывая в Москве, он осторожно, но настойчиво нащупывал тропинку в дебрях и закоулках уже износившейся государственной системы, чтобы выполнить завещание родителей - передать России наследие родителей и создать Музей своего великого отца. Но каждый раз натыкался на не видимое, но вполне определенное сопротивление.

1987 год не был похож на предыдущие. В стране начиналось то, что все стали называть перестройкой. В душной атмосфере страны запахло свежим ветром перемен. Казалось, в его московском номере гостиницы "Советская" стало еще больше народу, различных посетителей, добивавшихся его по самым разным, а иногда очевидно мелким делам. Людскому эгоизму не было предела. Он страдал от него, но никогда не показывал вида. В этом году его принял новый Генсек, к которому он сразу ощутил доверие и симпатию. Он по-деловому обсудил с ним проблему музея. Музей Святославу Николаевичу был обещан. Л.В. помнит, как они тогда все были рады этому сообщению. Сама же она в то время состояла в комиссии по наследию Рериха при музее Востока и делала все, что от нее зависело, чтобы музей состоялся. Но все равно это было для нее еще вторым планом ее жизни. Первым оставалась Индия, этногенез ее народов и книга о "Мастере", Николае Константиновиче Рерихе, которую она собрала за время своего путешествия по его Центрально-Азиатскому маршруту.

После отъезда Святослава Николаевича, как было и раньше, все затихло. Оживление наступило лишь в конце 1988-го, когда Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С.Горбачев, собравшийся с визитом в Индию, вспомнил о своем обещании. В Совмине наскоро собрали группу аппаратных экспертов, которые еще более поспешно стали изучать "рериховское поле" Союза. Первой в это поле попала комиссия при музее Востока и ее ответственный секретарь О.В.Румянцева, заведовавшая в то время мемориальным кабинетом Ю.Н.Рериха в музее культур Востока. Через некоторое время она узнала, что Румянцева и Сазанова, ее коллега, которую она в свое время привела в Комиссию по рериховскому наследию, а потом познакомила и со Святославом Николаевичем, распространяют странный слух о том, что Сазанова - "самый близкий друг Святославу Николаевичу Рериху". Это была явная и откровенная ложь. Л.В. поняла, что делается это неспроста.

Весной 1989 г. Сазанова отправилась к Святославу Николаевичу, который только что перенес тяжелую операцию, для решения вопроса о наследии "как самый близкий к нему человек". Л.В. опять удивилась такому обороту дела, но, занятая своей работой, не стала вмешиваться даже тогда, когда эта "коллега" за два часа до отлета самолета позвонила ей и стала спрашивать о наследии: "Что оно из себя представляет, и как себя с ним вести". Самой же Л.В. стало не по себе от понимания того, что ее "коллега", которая еще недавно благодарила ее за рекомендательное письмо в адрес С.Н.Рериха, теперь, обласканная "сверху" и необычайно гордая правительственным заданием, просто предала ее и дело. Но она не стала выяснять отношений. В стране происходило еще и не такое, и можно было уже ко всему привыкнуть.

Святослав Николаевич не дал Сазановой ни наследия, ни так нужных ей документов. Но это придало Сазановой лишь еще большую степень агрессивности и падения. Она дала интервью газете "Неделя", где Святослав Николаевич был представлен ею умирающим, и теперь, по ее словам, "надо было немедленно брать наследие". Эта мысль потом неоднократно будет повторена и совминовской группой экспертов и представителями ведомственной культуры. В самой группе "экспертов" в это время ощущалась какая-то неуверенность и суета. До Л.В. доходили слухи о заседаниях "экспертов", о меняющихся идеях и проектах по захвату наследия. Под него "эксперты" приготовили здание на Неглинной, 16 по соседству с Сандуновскими банями. Стены этого здания "плакали" от такого соседства, но "экспертов" это не смущало. Главную скрипку в этой суете вела ответственный секретарь по наследию Рерихов О.В.Румянцева.

Жизнь Л.В. сделала неожиданный для нее крутой поворот в июне 1989 года. Р.Б.Рыбаков, ее коллега, когда-то в студенческие годы слушавший ее лекции, и, так же, как и Сазанова в свое время, был принят Святославом Николаевичем по ее рекомендательному письму, теперь сам привез от него письмо. В письме говорилось о создании "не государственного, а общественного музея, функционирующего поверх ведомственных барьеров". Святослав Николаевич предостерегал против подчинения Музея министерству культуры и "тем более музею искусств народов Востока". Он будто бы уже предвидел неправедный поворот дела, который разыграется после его ухода. Для того, чтобы такой музей мог существовать, С.Н.Рерих предлагал организовать Фонд, а директором музея сделать Л.В.Шапошникову, которую он знал уже более двадцати лет.

Первой ее реакцией на это предложение был протест! Она смотрела на свой письменный стол... На нем были разбросаны исписанные листы будущей трилогии. В этот день ей особенно хорошо писалось...

Лишь через несколько дней она позвонила Святославу Николаевичу. Его голос на той стороне провода звучал слабо и было ясно, что он еще не оправился после перенесенной операций. У нее сжалось все внутри. "Кто же, если не вы?" - просто сказал Святослав Николаевич. И она поняла все. "Кто же, если не я", - повторила про себя уже спокойно, без эмоций.

И это "кто же, если не я" станет ее еще одним жизненным кредо, как и то - из далекого таганрогского детства, когда она упрямо, сжав кулаки от нестерпимой боли, скажет матери: "Вот заживет, и снова полезу".

Письмо Святослава Николаевича Рериха было опубликовано 29 июля 1989 года в газете "Советская культура" под названием "Медлить нельзя".

Через неделю оба, Рыбаков и она, стали работать над созданием Фонда Рерихов. С этим письмом она пошла на заседание в Совмин, где готовился окончательный проект Постановления. Увидела на нем многих своих старых знакомцев, в том числе и Сазанову, и Румянцеву, и сумела доказать экспертам, что надо делать совсем иной проект, где должна присутствовать концепция самого дарителя наследия. Рыбаков тогда на заседание не явился, и те обвинили его в фальсификации письма С.Н.Рериха. Л.В. тогда не знала, что эта вопиющая безнравственность потом будет подхвачена уже самим Рыбаковым, Румянцевой и Сазановой, и они вовлекут в свою орбиту подобных себе...

В те дни в ее жизни появился еще один человек, который сыграет одну из главных ролей вместе с этими Геростратами в одной драме, название которой одно - предательство. Этот человек поедет с ней в Индию за наследием Рерихов, а потом попытается превратить Фонд в свою вотчину, обескровить его финансовыми злоупотреблениями. Это - С.Ю. Житенев.

Но пока все шло в мире и согласии. Она покачивалась на заднем сидении машины. Она вспоминала знаменательные даты тех дней...

2 октября 1989 г. Учредительное собрание Советского Фонда Рерихов. Постановление Совмина от 4 ноября 1989г. Из Бангалора на этот раз с официальным визитом прибыл слабый еще от болезни С.Н.Рерих. Он жил теперь не в гостиничном номере, а в правительственном особняке на Ленинских горах. Его снова принял Генсек со своей женой, и они обсудили проблемы Фонда и музея Рерихов. Для музея была щедро выделена усадьба Лопухиных, исторический памятник культуры XVI века, которую прежний жилец - Минтяжмаш -обязался отремонтировать в кратчайший срок и за свой счет.

В особняке не переводились высокие гости. Казалось, весь цвет московской интеллигенции бросился на мерцающие в глубине осеннего сада огни особняка. Здесь судьба столкнула Л.В. с человеком, который попытается сделать все, чтобы общественный музей Н.К.Рериха не состоялся.

Он появился в особняке поздним ноябрьским вечером. В приподнятом настроении, только что утвержденный новый министр культуры СССР. Демократичный, "свой в доску", так не похожий на своих предшественников. "Первый визит к Рериху. Остальные подождут", - объяснил он. За праздничным столом он с артистической грацией ухаживал за Девикой Рани, свободно изъяснялся по-английски, обещая Фонду любую поддержку. В тот вечер он клялся в верности рериховским идеям и смотрел на Святослава Николаевича преданными сыновьими глазами. Покидая особняк, стоя уже внизу в ярко освещенном холле, он сердечно пожал руку Л.В. и полушутливо-полусерьезно сказал: "Только попробуйте о нас забыть и не прийти к нам. Имейте в виду, для меня сейчас Фонд и музей Рерихов, как любимое детище". Она подумала о том, как славно все складывается и обещала обязательно прийти. Разве могла она тогда предположить, что не пройдет и года после того, как погаснут огни в правительственном особняке, и Святослав Николаевич уедет в далекую Индию, Николай Николаевич Губенко откажется принять в своем министерском кабинете ее и президента Центра Рерихов.

Тогда же в тот приезд С.Н.Рерих пригласил ее и "любого другого по своему усмотрению" в Бангалор для работы над наследием. Тогда-то она и поняла, что это значит - быть причастной к наследию. Едва ли есть другое дело в мире, вокруг которого шла бы такая игра человеческих страстей, зависти, лжи, доносов и всяческого рода интриг... Уже тогда началось то мазание, которое сопровождало ее до последнего дня. Но тогда пришлось удивляться, как выстоял перед всем этим Святослав Николаевич Рерих. Позже поняла, как выстаивать самой...

Л.В. пригласила с собой в Бангалор Р.Б.Рыбакова. Он был как и она индологом, тоже знал языки и мог быть хорошим помощником в деле. Но тот отказался. И тогда она взяла с собой третьего заместителя председателя Фонда С.Ю.Житенева, перешедшего к ним из Фонда культуры. И он отправился вместе с Л.В. готовить наследие к отправке в Москву. Рыбаков же заглянет к ним потом на два дня в Бангалор, увидит готовое к отправке наследие и подписанные документы, обнимет двух зампредов Фонда и с каким-то всхлипыванием скажет: "Ребята, вы уже вошли в историю". Она посмотрит ему в лицо и увидит его глаза, странно и ненадежно скользнувшие куда-то в сторону. На какое-то мгновение от нехорошего предчувствия у нее сожмется сердце...

Странного и ненадежного в их поездке было много. Казалось, им все время словно кто-то мешал, целенаправленно и неутомимо. Мешал их оформлению в Индию. Потом мешал получению средств на их содержание в Бангалоре. Мешал добывать спецрейс для отправки наследия, мешал потом посадить этот спецрейс в бангалорском аэропорту, а потом, посадив, примет наследие и откажется взять на борт самолета ее и спутника. И только решительное вмешательство друзей, главного диспетчера бангалорского авиапорта заставит их изменить решение. Но дальше начнутся испытания на выживаемость. Тот, невидимый, будет руководить командой корабля. На высоте им откажут в отоплении салона, им, одетым по-летнему...

При воспоминании обо всем этом на Л.В. опять навалилась нечеловеческая усталость. Ей казалось, что она бесконечно плывет по этому глухому, спящему городу, где и таятся все отгадки и все объяснения...

Наверное, могло все сорваться. Спасти наследие и вывезти его помог первый заместитель министра иностранных дел СССР Юлий Михайлович Воронцов, один из немногих интеллигентов, который хорошо понимал все значение Рерихов и их наследие. Когда их Академия наук оформила командировку лишь на десять дней, Воронцов сказал: "Ребята, поезжайте. Возьмите с собой сухую колбасу, будете из нее варить суп. Я вас здесь подстрахую". И подстраховал. Сумел продлить им срок пребывания до трех месяцев, сумел помочь договориться о спецрейсе с Генсеком, когда Рыжков, Председатель Совмина, отказал ему в этом. Совминовская группа "экспертов" не дремала. Она объявила документ, полученный на наследие Рерихов, недействительным. И еще кто-то очень сильный мира сего не дремал.

О многом не хотелось сейчас вспоминать. Дело было сделано... Они работали в мастерской Святослава Николаевича ежедневно по 14-16 часов. Житенев, не зная ни страны, ни языков, ни самого наследия не мог помочь ей ни в составлении списков, ни в хождении в Резервный Банк за разрешением на вывоз наследия, ни в составлении юридических документов на него, ни в поездках в Дели и т.д. и т.п. Но он старательно паковал все то, что готовила Л.В. и не чурался никакой черной работы. Она систематизировала наследие и составляла списки документов, сносила неимоверные враки секретаря С.Н.Рериха Мэри Пунача. Многое чего еще ей приходилось сносить. Безденежье, например, уготованное им сильными мира сего. Деньги, положенные для житья, постоянно куда-то исчезали. Она слала отчаянные телеграммы послу СССР в Дели и Генеральному консулу в Мадрас. Наверное, они умерли бы голодной смертью, если бы не Святослав Николаевич. Еще "доброжелатели" из Советского Союза писали письма. Некоторые из них прорывались к самому Святославу Николаевичу, чтобы сообщить, что она "страшный, ненадежный человек". Каждый раз, возвращаясь в город, где они жили в одном отеле "Ашока" с Рерихами, она ожидала очередую порцию клеветы в свой адрес. Сначала это ослабляло ее. Потом закалило. Но Святослав Николаевич все равно запретил показывать ей такие письма, а Мэри было велено отлавливать таких "доброжелателей" и выдворять за пределы.

Кто были эти люди? Или мало знавшие ее или вовсе не знавшие, но руководимые чьей-то рукой. Ей казалось тогда, в едущей по ночному городу машине, что теперь, когда все кончилось, и наследие уже в Москве, кончится и это. Она не знала, что все это теперь только и начиналось...

Л.В. рассказывала мне эту грустную историю, а я вспоминала "скоропостижно" созданную в то время ассоциацию "Мир через Культуру"... Возглавил ее писатель В.М.Сидоров. В свое время, опять же по рекомендательному письму Л.В., он встретился в Кулу со Святославом Николаевичем Рерихом, опубликовал книгу "Семь дней в Гималаях" еще в 1980 году и стал сразу же широко известен в кругах почитателей Учения. Тогда выход его книги взбудоражил умы многих и прибил к его берегу духовно страждущую, доверчивую молодежь восьмидесятых. Никто из них всерьез не задавался вопросом, почему цензура, свирепствовавшая в те времена, пропустила ' этакое', а других арестовывали только лишь за хранение Учения и изымали его при обыске. Так поступили "компетентные" органы с моей подругой из Тольятти даже в 1985 году. А тут вдруг дважды издается книга, да еще проходит публикация в журнале "Москва" пятисоттысячным тиражом. Теперь мне стало понятно, что стояло за "скоропостижностью" создания ассоциации. Она обуславливалась планами Сидорова и его компании склонить С.Н.Рериха передать в их руки наследие старших Рерихов, а потом и его. А дальше сделать движение подконтрольным и управляемым не только в стране Советов, но и во всем мире, прибрать его "под свой зонтик", как изрек Сидоров в 1989 году на своей первой международной конференции. Он таинственно вещал тогда многим в приватных беседах и не только, что Святослав Николаевич именно в его руки обещал отдать наследие родителей, и "потому он в свой последний приезд посетил два дома - его и Генсека Горбачева". Так готовилась очередная "легенда". Вот откуда еще, кроме компании Рыбаков-Румянцева, шли подметные письма и "ходоки" с доносами, мало знающие или вовсе не знающие Л.В. Так что, получив наследие, Л.В. получила и орды стяжателей, каждую из которых возглавлял очередной "внебрачный сын лейтенанта Шмидта".

Во мгле затухающей ночи неожиданно вынырнули откуда-то ворота, и весь эскорт машин в сопровождении ГАИ, въехал во двор усадьбы Лопухиных. "Ну, все, - подумала она как-то отрешенно, как будто все это ее не касалось, - довезли".

Выдержки из интервью Л.В.Шапошниковой в "Литературной газете" от 30 мая 1990 года:

Корр.: - Появление Фонда, кажется, было встречено не очень дружелюбно?

Л.Ш.: - Да, не очень. Видимо, за эти годы в определенных кругах уже сложилось мнение, кому это наследие должно принадлежать, и кто за ним должен ехать. Рыбакова даже закулисно обвинили в фальсификации письма. Слишком много людей, считавших себя "духовными детьми" Рериха, почувствовали себя обиженными, обойденными. Корр.: - Что же помешало этим людям и организациям примкнуть к вам, ведь вы выполняете волю Святослава Николаевича Рериха? Л.Ш.: - Эта вол^расходилась с надеждами многих людей. И оказалось, что надежды важнее.

Корр.: - "Духовным наследникам" не понравился законный наследник?

Л.Ш.: - Не понравился. Отсюда такое враждебное отношение к Фонду со стороны некоторых, отсюда и разговоры о фальсификации письма. Корр.: - Любопытно, что говорят теперь, когда вы привезли наследие, испытывают ли неловкость? Впрочем, это вопрос риторический... Вокруг наследия стали закипать страсти?

Л.Ш.: - Я так не могу сказать, скорее возникла драматическая ситуация, суть которой состояла в том, что люди малопрофессиональные и некомпетентные были направлены государством на очень сложное дело, существа которого они себе не представляли. Естественно, визит не дал никаких результатов, но появился ряд бумаг, из которых следовало, поскольку состояние здоровья Святослава Николаевича неважное, надо торопиться. Началось искусственное нагнетание крайней ситуации, когда возникает необходимость срочно принимать какие-то жесткие решения. Людей, которые принимали решения, вводили в заблуждение разговорами о том, кому Рерих "даст" наследие, а кому "не даст". Святослав Николаевич всю зиму и весну тяжело болел, и это тоже наложило свой отпечаток: стали раздаваться голоса, что "надо успеть".

Корр.: - Я помню одну такую публикацию в "Неделе", она произвела неприятное впечатление.

Л.Ш.: - Надеюсь, не только на вас. И вот, в обстановке ажиотажа, под рериховский Центр требуют здание, совершенно не подходящее для хранения - стенка в стенку с Сандуновскими банями. Лишь бы успеть, не упустить. Это было весной, а летом Рыбаков привез то самое письмо, в котором Святослав Николаевич выступил за создание общественного Фонда Рерихов.

Корр.: - Могу ли я понять вас так, что на наследие Рерихов, кроме Фонда, претендовали какие-то другие организации? Л.Ш.: - По сведениям, которые у нас имеются, могу ответить утвердительно. К наследию Рерихов проявили интерес самые неожиданные организации. И очень влиятельные. Не забудьте, наследие - это ценность, ценность немалая...

Корр.: - И где бы оказалось наследие? Может и на международных аукционах?

Л.Ш.: - Во всяком случае не там, где оно сейчас, и куда предназначал его Святослав Николаевич.

Людмила Васильевна Шапошникова, заместитель председателя Советского Фонда Рерихов тогда в своем интервью не сказала прямо о той линии борьбы, по которой ей предстояло пройти. Но вся ситуация была очерчена точно и четко.

Никакой реакции со стороны сильных мира сего на интервью не последовало. На той стороне линии было тихо и темно. Там выжидали...

Но в переломные моменты истории такие линии редко существуют только где-то там, за вашими стенами. Извечная борьба добра со злом, света и тьмы, созидания и разрушения не имеет определенных пространственно-временных границ. Не имела она и на этот раз.

В том же мае 1990 года, как говорится, не успев еще стряхнуть пыль Индии с башмаков, Л.В. выехала в Швейцарию к вице-президенту Нью-Йоркского музея Н.К.Рериха Катрин Кэмпбелл. Приглашение пришло еще в Бангалор.

Из Швейцарии Л.В. привезла еще часть наследия, переданного госпожой Кэмпбелл СФР. Теперь, казалось, можно было сесть за стол в отведенной ей комнате во флигеле, где разместилось правление Фонда. Сесть и заняться подготовкой к организации самого музея. Но Фонд и люди, работающие в нем, по ее наблюдениям, как-то странно неуловимо изменились за эти несколько месяцев ее отсутствия. Во-первых, этих людей было много больше, чем Фонд мог бы прокормить. По коридорам ходили какие-то неизвестные ей люди, держали себя излишне свободно и по-хозяйски уверенно. По вечерам, как ей стало известно, в Фонде устраивались шумные пирушки с "девочками", набор слов при этом был определенный и характерный для такого рода занятий. Житенев ездил на арендованном "форде" с работы и на работу. По Белому морю ходил катер, купленный им на деньги пожертвователей.

Рыбаков временами навещал Фонд в качестве еще одного зампреда, но никаких беспокойств не высказывал, и она каждый раз успокаивалась. Она поняла, что пора действовать лишь тогда, когда юрист Фонда не принял подписанного ею договора и сказал, что музея в Фонде нет и вряд ли будет. Через день в канцелярии отказались поставить печать на ее подпись и послали за разрешением к Житеневу. Тогда она не знала, что за ее спиной и спиной правления СФР Житенев и Рыбаков создают Российский Фонд Рерихов, и Рыбаков готовился стать его председателем. Наверное, она не пошла бы тогда разговаривать с Рыбаковым, которого знала давно и который был ее коллегой. Возможно, она нашла бы другой путь. Но то, что услышал Рыбаков о деятельности Фонда, а особенно то, что на счету осталось 650 тысяч рублей от двух с половиной миллионов, впечатлило и испугало его. Все деньги без согласия бюро правления Фонда были розданы каким-то коммерческим структурам. Грубо нарушался и попирался Устав СФР. Ревизионная комиссия бездействовала. И тогда они распорядились провести в Фонде первую после Учредительного собрания ревизию. Комиссия работала все лето и к концу представила заключение о допущении Житеневым ряда финансовых, административных, юридических и уставных нарушений. В бухгалтерии царил хаос. Кассир Фонда в панике сбежала с работы.

Правление почти в полном составе собралось 11 сентября 1990 года. Житенев сделал доклад о проделанной работе, в котором было много неясного, расплывчатого, путанного. Ревизионная комиссия отметила, что "все руководящие, распорядительские и исполнительные функции сконцентрировались в руках одного заместителя председателя". Решение правления было однозначным. Житенева освободили от занимаемой должности, вывели из состава правления. Все договоры, ранее подписанные Житеневым, были признаны недействительными. Руководство Фондом и право финансовой подписи передали Л.В.Шапошниковой. Ее на том же правлении обязали получать зарплату, которую раньше не получала, ссылаясь на то, что "за Рерихов она не считает возможным ее брать."

С Рыбакова, как со второго зампреда, ответственность за руководство Фондом не была снята. На заседании правления Рыбаков не выступал, за вывод Житенева из правления не проголосовал. Первый его испуг устрашающего призрака уголовного дела проходил и отодвинулся куда-то вдаль. Тогда же выбрали нового президента СФР Владимира Яковлевича Лакшина, поблагодарив предыдущего, президента Академии художеств СССР Бориса Сергеевича Угарова за хлопоты и заботу о Фонде.

Такова была "первая радость". Вторая, третья и т.д. и т.п. ждали впереди...

Начались будни, и Шапошникова, теперь уже закаленный в бою зампред, осталась один на один с Фондом, нравственные и финансовые устои которого были подгрызены Житеневым и его командой. Рыбаков исчез после правления, на телефонные звонки не отвечал.

Новый президент оказался человеком опытным и нравственно закаленным. И это облегчало ее существование. Ей удалось за короткий срок уволить 35 человек, набранных Житеневым. "Команда" уносила с собой телефонные аппараты, сейфы, инструменты, сдирала панели со стен, вырывала унитазы. Но этого им оказалось мало. Они стали блокировать Фонд, не пропуская в него новых сотрудников. Они угрожали, запугивали и бессовестно клеветали на Шапошникову, рассказывали о ней самые ужасные истории. Они угрожали ей судом, но она и тогда не испугалась.

"Шпана", как называли их в Фонде, еще долго забивала поры коллективу. По Москве ползли порочащие ее и Фонд слухи. О.В.Румянцева била в ладоши и радовалась, когда узнала об отстранении Житенева от занимаемой должности. С той стороны разделительной линии вспыхнули огни, и началось оживление. Они подняли знамя защиты Житенева. Этим знаменем они размахивали бы еще больше, если бы знали, что через год время найдет своего героя, и Житенев станет руководителем отдела культуры при правительстве РФ. Он станет командовать всей российской культурой, создавать нужные ему ведомства, назначать министров культуры и их заместителей, выносить безнравственные вердикты по уничтожению национального достояния России, предложит приватизировать малые музеи и продавать их с молотка. Это против него восстанет интеллигенция России вместе с известным миру академиком Д.С.Лихачевым, служащие Всесоюзной библиотеки имени Ленина выйдут на площади города с лозунгими - "долой житеневых из российской культуры", о его пребывании на этом посту поднимут вопрос депутаты и будут возмущены его наглым поведением. А пока Житенев был за стенами Фонда...

За короткий срок Л.В. сумела вернуть на счет Фонда более миллиона рублей, розданных Житеневым коммерческим организациям. Там, в стане сторонников государственного музея Рериха, ждали, что Фонд вот-вот кончится.

Но этого не случилось.

Исчезновение Рыбакова с арены действий ее беспокоило. Это был недобрый знак. Но работу надо было продолжать, и прежде всего работу над разработкой статуса музея.

Л.В. подготовила проект Устава. Согласно Уставу, музей должен быть юридическим лицом. Она написала положение о нем и вынесла для обсуждения на бюро правления.

Заседание подтвердило самые худшие ее опасения по "исчезновению" Рыбакова. Вместо обсуждения положения ее стали обвинять в том, что она не сотрудничает с Румянцевой и не ремонтирует усадьбу. И когда один из ее обвинителей, кипя "благородным" гневом, сказал: "Мне звонил Рыбаков и высказал свое недовольство работой Фонда, формами его руководства, угрожая уходом", она поняла, кто срежиссировал это заседание. "Ученая дама", еще только вчера поддерживающая ее во всем, сухим монотонным голосом прочла целое сочинение, обвиняя ее во всех грехах и настаивая на приоритете Фонда над музеем "как координационного центра рериховских организаций, который с максимальной активностью должен развивать культурные программы, культурно-образовательную деятельность, связи с рериховскими организациями и т.д. и т.п. Все это необходимо продолжать. Это может облегчить и положение со зданием для Центра-музея". "Каким образом?" -подумала про себя Л.В. - Ведь Фонд - это прежде всего финансовая подушка музея. Культурной деятельностью как раз и должен заниматься музей". Но ничего не стала говорить. Тогда она и поняла, что произошло то соединение внутреннего и внешнего противостояния общественному музею. Попиралась воля дарителя изнутри, и предавалась идея создания музея.

Положение о музее на правлении не утвердили. Но и отдел культурных программ, ввиду тяжелого материального положения Фонда и отсутствия руководства со стороны Рыбакова, сократили.

Ей все-таки удалось оформить музей в качестве юридического лица. В этом и оказалось его спасение. Но обстановка в Фонде накалялась. Рыбаков по-прежнему продолжал "руководить" некоторыми лицами, находящимися в самом сердце Фонда. Многие еще остались от прежней команды Житенева, который Рыбакову оставался все же роднее, чем заветы Святослава Николаевича Рериха.

Рыбаков появился лишь в декабре и сообщил Лакшину, что уходит из Фонда, мотивируя свое решение сокращением отдела программ. И Лакшин, и Шапошникова уговаривали его одуматься, но ничего уже не могло помочь ему остановиться в осуществлении его коварных замыслов. А как оказалось, "ларчик просто открывался". Гонец прислал письмо Лакшину от Рыбакова, напечатанное на официальном бланке института Востоковедения. В письме отсутствовало обычное в таких случаях обращение к адресату. Рыбаков извещал о создании "ассоциации культурного возрождения России "Русь-Восток-Запад" и избрании его на пост президента. "Никакого участия в дальнейшей деятельности Фонда, его бюро или правления принимать не намерен по причине нравственного характера!"

В том же месяце он побывал в Индии, нанес визит С.Н.Рериху и рассказал о тех "безобразиях в Фонде, что учинила Шапошникова".

Святослав Николаевич спокойно выслушал его, но своих решений отменять не стал, а в ответ на его настойчивую просьбу подписать письмо по созданию новой организации - решительно отказался. Когда уйдет в мир иной Святослав Николаевич, Рыбаков со своей компанией развернут дальнейшие действия против него и Фонда, более жестокие и предательские...

Вернувшись в Москву, Ростислав Борисович сделал ряд туманных заявлений в Фонде, которые можно было трактовать и так и этак, что Святослав Николаевич просил его остаться в Правлении Фонда, распускал слух о, якобы, переданном для правления письме от С.Н.Рериха. Но упомянутое письмо так и не было им предъявлено.

А правление Фонда в июне 1991 года освободило Рыбакова от участия в работе Фонда по его собственному желанию. Вся его "деятельность" теперь сосредоточилась на внешней стороне. Выступая перед разными аудиториями слушателей, он теперь все время говорил что-нибудь такое, что можно было бы понять двояко.

Нанятый для ревизии аудитор закончил изучение дел Фонда, составил акт, где появились новые факты житеневских злоупотреблений. Фондовская же ревизионная комиссия не спешила почему-то дать заключение, которое могло придать ему юридическую силу. А.А.Юферова, в свое время боясь Житенева и его команды, и из-за этого умудрявшаяся не появляться в Фонде даже во время работы руководимой ею ревизионной комиссии, теперь свободно, хозяйской походкой расхаживала по коридорам Фонда, самочинно устраивала дотошные допросы сотрудников, которые не входили в компетенцию комиссии, подбивала некоторых писать доносы на Лакшина и Шапошникову. Многие отказывались. А Житенев написал. Время от времени в кабинет Шапошниковой врывались сотрудники с требованием оградить их от Юферовой с ее методой работы 37-го года. В воздухе пахло грозой...

На Шапошниковой лежала еще одна ответственность перед С.Н.Рерихом. Подписывая документ о передаче наследия, он сказал: "Обязательно заберите эту выставку. Там много картин моих и отца. У вас будет тогда полноценный и интересный музей. Министерство культуры лишь временный ее держатель, как организация, ответственная за экспонирование картин. Я до сих пор не могу понять, почему они держат все это в музее Востока".

Тогда-то она и вспомнила улыбчивого министра культуры из того давнего ноябрьского вечера в особняке на Ленинских горах с сыновьей преданностью смотрящего на Святослава Николаевича Рериха и льстиво уверявшего, что он "пришел под Ваше благословение".

В.Я.Лакшин был настроен оптимистически. Они давно знали друг друга. Но министр отказался принять их. Тогда они написали ему письмо с просьбой передать выставку СФР. Но и на письмо министр не ответил. На второе - тоже. С большим трудом они добились приема у его заместителя.

Результат был ошеломляющий. Заместитель организовал "круглый стол" для переговоров... За стол села делегация музея Востока - Набатчиков, директор музея, Румянцева, вездесущая Сазанова, поглаживая козлиную бородку, сидел старый художник, однажды встречавшийся с Николаем Константиновичем и вещавший об этом всему миру. Были и другие. Во главе стола сидел тот самый заместитель министра, композитор, устроивший эту ловушку.

Через десять минут уже стало ясно, что никто из сидящих за столом не собирался решать проблему по существу. Все походило на дурной сон в летнюю жаркую ночь...

Первым, набычив голову, бросился в атаку Набатчиков, тогда еще член правления СФР и один из учредителей. Затем говорила Румянцева, Сазанова, и художник поддакивал и кидал свои реплики. Это был второй, хорошо срежиссированный спектакль, на котором присутствовала Л.В. Выступавшие "актеры", хорошо выучившие свои роли, делали личные выпады против нее и Лакшина, оскорбляли их и клеветали. Выступления были наполнены слухами, домыслами и фальсификацией фактов. За столом заседания ее и Лакшина примитивно и просто окатили из ведомственного помойного ведра. Оба они тогда узнали о себе много "нового", что Фонд создан, якобы, в результате каких-то махинаций и обмана правительства, что документы о наследии, данные Фонду Святославом Николаевичем Рерихом, якобы, недействительны, так как "хищный старик в последний момент надул вас", что оба они с Лакшиным, якобы, "люди малопорядочные", и что Рыбаков, якобы, из-за этого ушел из Фонда, и многое другое, что потом кочевало из одного документа в другой, которые фабриковали в огромных количествах служители "культуры" для того, чтобы разрушить Фонд.

Тогда, в Минкульте, она поняла многое. Коллекция картин, переданная по завещанию С.Н.Рерихом Фонду, была главной ставкой ведомства в борьбе за государственный музей имени Н.К.Рериха под крышей музея Востока ценой разрушения общественного. Так рассчитывали чиновники. И чем больше Л.В. осмысливала ситуацию, тем яснее становилась суть проблемы. Ведомство и слуги ведомственной культуры думали так же, как и их предшественники в 1917 году, как думали и действовали все последующие годы. Все, что находится на территории государства, принадлежит государству, в том числе и люди. В элегантно одетых дамах, сидевших в тот день против нее и президента Фонда, жил дух экспроприаторов, помогавший им с неистребимой прямолинейностью вмешиваться в дела организации, им не подчиненной и не находящейся в ведомственной юрисдикции. Они привыкли не считаться ни с чьим желанием и для них такие слова, как "воля дарителя", "идеи завещателя" ничего не значили. В стране шла перестройка, в которую поверил С.Н.Рерих. Поднимались первые несмелые ростки нетоталитарного мышления. В газетах появились первые статьи, по-иному осмыслявшие наше государство и его прошлое. Возникали первые разговоры о правовом государстве. Трон под Генсеком явно расшатывался. В ведомстве же, чутко расценивали создававшуюся ситуацию в стране и потому не собирались уступать перестройке, их задачей было сохранить свои кресла и устои незыблемыми. Потому здесь все было по-старому. Старое сознание, старое мышление, старые бесчестные методы борьбы, старые неправедные интересы. Тогда ей стало ясно, что именно Фонд Рерихов оказался на гребне борьбы между новым и старым сознанием, между старыми формами тоталитарной идеологизированной культуры и новыми, только что нарождавшимися, формами свободно мыслящей и свободно творящей культуры. Но старое, как известно, не сдается без боя. Тот бой, который начало ведомство за государственный музей Рериха, перешел все допустимые нравственные границы. Обстановка усугублялась еще и тем, что главная концепция нападающей стороны была по-человечески и социально неверна. Она заключалась в том, что государственный музей исключал общественный и требовал безусловного уничтожения последнего. Фонд Рерихов занимал разумную позицию, он был за существование двух форм музеев, но не на костях общественного, не за счет его разрушения. Неправильная концепция ведомства порождала и неправедные действия. Фонд просил отдать ему принадлежащее по завещанию С.Н.Рериха, ведомство же поступало, как вор, оно старалось удержать 288 полотен любой ценой и для этого пустило в ход свою ведомственную машину по уничтожению Фонда. Одни создавали общественный музей, исходя из того, что им причиталось, другие - путем захвата им не принадлежащего. В этом-то и состояла разница между двумя формами существования музеев. Ведомственная тенденция развития тоталитарной культуры неизбежно приводила к тому, что она становилась разрушительной для всех иных форм культур. И эта несвойственная форма целей культуры обрекала себя на гибель. И, как бы ни была жестока борьба, будущее - за общественной, народной формой культуры. И на этом фоне со временем изменится и сама государственная культура, ничего общего не имеющая со своей предшественницей.

Может быть, излишняя подробность в изложении событий, прошедших за короткий отрезок времени борьбы героя книги за существование общественной организации - Международного Центра Рерихов - и утомляет Вас, читатель, но она продиктована желанием помочь разобраться в себе самом и тех "фактах", которые сваливают всем на голову ее противники.

И еще: как бы кто того ни хотел, но эти годы останутся в истории общественной организации самыми яркими и значительными. Они определили дальнейшее существование Храма Культуры. Стойкость духа основателя этой организации проложила Путь другим, кто придет ей на смену. Но самый тяжелый путь она уже пройдет и пронесет всех на своих плечах: "Примите. Стройте Пути Благословения!"

В марте 1991 года СФР собрал в Москве рериховские организации, чтобы обсудить с ними вопросы, интересовавшие всех рериховцев. Но неожиданно для всех несколько рериховских обществ потребовали переизбрать руководство Фонда и выступили с оскорбительным выступлением в адрес Л.В.Шапошниковой. Потом выяснилось, что в эти дни в музее Востока работало некое подобие штаба под руководством Румянцевой, Набатчикова, Житенева. Они-то и разрабатывали очередной сценарий по уничтожению Фонда. Их выступление на конференции рериховских обществ слово в слово повторяло выступление "тех" за "круглым столом" в Минкульте. Атака была с воплями, истерикой и угрозами. Больно было смотреть на эти изуродованные одержимостью лица вырвавшихся на трибуну и знать, что они - слепое орудие в лживых и жадных руках, поправших волю дарителя. Невежественность захлестнула, и они распространили "Обращение ко всем рериховским организациям Советского Союза": "Наши надежды, связанные с работой на общее благо бесценного наследия, переданного Святославом Николаевичем Рерихом для всего нашего народа через Всесоюзный фонд Рерихов, не оправдались. Работы с архивными материалами до сих пор не начаты, идет сознательное замалчивание и утаивание".

Введенные сознательно в заблуждение демагогией "ученых" дам, они, бедняги, и не подозревали, что такое профессиональная архивная работа, и сколько времени потребуется, чтобы обработать столько ящиков рукописного текста, чтобы состоялась так желаемая всеми работа на общее благо.

Невежеству меньшинства противопоставили себя сотни рериховских организаций, вставших на защиту фонда Рерихов и доверенного лица С.Н.Рериха - Л.В. Шапошниковой. Это были те, кто уже активно сотрудничал с фондом и знал, что там делается. Атака захлебнулась. Все присутствующие на этой конференции поняли, какая опасность нависла над Фондом и наследием. Они осознали в тот день одну очень важную вещь - что наследие, Фонд, надо защищать, надо не дать его разрушить.

В апреле этого же года в Фонд пришло письмо из Минкульта. Впрочем, его нельзя было назвать письмом Минкульта. От Минкульта была лишь "сопроводиловка", а письмо было от директора музея Востока Набатчикова на имя первого заместителя председателя Минкульта Ю.У.Фохш-Бабушкина. В письме сообщалось, как много музей Востока сделал на рериховской стезе, отвергалась обоснованность требования Фонда Рерихов в передаче ему принадлежащих картин, и далее следовали все те же домыслы и все та же ложь о Фонде, что была вылита на руководство Фонда за тем "круглым столом" в том же Минкульте. Известный в истории призыв - "Карфаген должен быть разрушен", продолжал вести "борцов за культуру".

В мае 1991 года Л.В. уехала в Женеву на Европейский форум рериховских обществ. Там она встретилась вновь с руководством Нью-Йоркского музея Н.К.Рериха Катрин Кэмпбелл и Ингеборг Фритчи. Естественно, она не стала утаивать, что происходит вокруг Фонда Рерихов в Москве. Обе они - дамы преклонного возраста обеспокоились. Более того, госпожа Кэмпбелл рассказала о том, что звонил чиновник Минкульта и сказал ей, какой "нечестный и непорядочный человек" Шапошникова. Кэмпбелл справедливо не поверила. Воспитанная в цивилизованном, правовом обществе, она не могла понять, что происходит в России.

В мае 1991 года госпожа Ингеборг Фритчи, член Совета директоров Нью-Йоркского музея Н.К.Рериха, написала письмо министру культуры СССР Губенко и попросила вернуть 288 полотен Рерихов СФР. Она была юридически доверенным лицом С.Н.Рериха.

Это же сделала и вице-президент этого же музея К. Кэмпбелл. В свое время еще в 1977 году она подарила России богатую коллекцию картин, предметов искусства, личных вещей семьи Рерихов и архивных материалов. В ответ на это ей даже не прислали ни описи, ни документов, подтверждающих дарение. В своем письме в который раз она просила уже очередного министра культуры Н.Н.Губенко, выслать опись и документ. Но все ее просьбы опять остались без ответа.

Зато почти сразу последовал "ответный" удар по СФР в Москве. На этот раз из "внутренней сферы". Вместо заключения по акту ревизии Юферова представила "Постановление ревизионной комиссии".

Текст постановления содержал совершенно иную точку зрения, нежели та, что была раньше. Теперь Житенев фигурировал в них в качестве жертвы, а все махинации с финансами, сделанные им, приписывались Шапошниковой. Сторонники государственного музея на этот раз с успехом использовали самого председателя ревизионной комиссии, человека слабого и внушаемого. Правда, постановление было недействительным, так как кроме самой Юферовой и ее заместителя на нем больше никто не захотел поставить своей подписи, поскольку данные, представленные в нем, не соответствовали действительности. Однако, это не остановило их. Они психологически верно определили, что определенная "масса" не будет задумываться над тем, сколько подписей должно стоять на этом "заключении". Для режиссеров этого сценария был важен сам прецедент. "Утка", выпущенная в свет, будет в дальнейшем подхвачена сильными мира сего для уничтожения общественной организации, уничтожения имени и воли дарителя - Святослава Николаевича Рериха.

Юферова стала рассылать липовое постановление по учредителям Фонда и всем рериховским организациям страны, нарушив все юридические и этические нормы. Она спешила сообщить, что "освободила от занимаемой должности" В.Я.Лакшина и от того же освободила и Шапошникову "за незаконное использование фиктивного положения о Центре-музее им. Н.К.Рериха, грубое нарушение в руководстве общественной организацией, срыв работы по Уставным направлениям его деятельности и развал экономической деятельности Фонда".

Не удовлетворившись проделанной работой, режиссеры направили ее с доносом на руководство СФР в ОБХСС. Однако, проверка правоохранительных органов желаемых результатов Юферовой и ее режиссерам не принесла. Председатель СФР В.Я.Лакшин в своем письме на имя правления СФР написал: "Составители "постановления" РК, не стремясь выяснить истину, ведут яростную борьбу против создания Центра-музея во главе с Л.В.Шапошниковой и считают, по-видимому, что в этой борьбе все средства хороши. "Постановление" ссылается, как на документ, на копию ко мне письма т. Рыбакова от 14 декабря 1990 года, где Рыбаков пишет, что не согласен со многими "представлениями и действиями, предпринятыми после его ухода в отпуск с середины октября с. г. Если бы члены РК больше интересовались сутью вопроса, они могли бы, побеседовав со мной, узнать, что после 11 сентября 1990 года, когда сменилось руководство Фонда, Рыбаков почти демонстративно игнорировал его деятельность - не появлялся в Фонде, не присутствовал на заседаниях бюро и ни разу, подчеркиваю/за три месяца не попытался задать мне вопросы или объясниться по поводу проблем, которые, если судить по письму, так его волновали. Что значит эта двойная игра?"

Сам "документ" Владимир Яковлевич оценил "как средство борьбы за уничтожение общественной организации", и в заключении сказал, что постановление по-человечески поразило его, поскольку это "дурной поступок". Человек чуткий и нравственно активный, он дал точную оценку совершенному.

Прежде чем собралось бюро правления СФР по поводу этого прецедента, 20 июня 1991 года поспешно и суетливо заседал, так называемый, Совет по наследию Рерихов при кабинете Ю.Н.Рериха в музее Востока. Вновь нарушив все юридические и этические нормы, Совет обсуждал постановление, не утвержденное на правлении СФР, как законный документ. В выдвинутых обвинениях против председателя СФР и против Шапошниковой ничего нового не было. Интересно было другое, Совет одобрил юферовское постановление и отстранение от занимаемой должности вышеупомянутых лиц. И вынес категорическое решение о том, что "единственно приемлемая форма музея - государственная, которая позволит на научном уровне хранить, обрабатывать и использовать наследие". Совет потребовал ликвидировать "незаконно открытый счет Центра-музея Рериха" и окончательно и бесповоротно высказался по поводу коллекции картин, принадлежащих СФР: "Ученый совет категорически не рекомендует при сложившейся ситуации и отсутствии здания для музея передачу картин из собрания С.Н.Рериха, находящихся на временном хранении в госу-дарственом музее искусств народов Востока".

С этого дня протокол с решениями, сработанными в стенах музея Востока, стал путешествовать вкупе с юферовским постановлением и другими клеветническими доносами по высоким инстанциям. И какое странное совпадение! Именно по тем инстанциям, от которых зависела дальнейшая судьба ремонта здания музея и возвращения коллекции из 288 полотен Рерихов. Там, на самом верху, после исторического для страны августа 1991 года уже сидел их "наводчик". С точки зрения нравственной "ученый совет" лишил себя права называться Советом по наследию семьи Рерихов и превратился в совет по разрушению этого наследия, по уничтожению созданной Святославом Николаевичем Рерихом организации.

Июньское бюро правления Советского Фонда Рерихов не утвердило проект юферовского постановления и единогласно вынесло вотум недоверия самой Юферовой. Оно же вывело из состава правления директора музея Востока В.А. Набатчикова и отказалось от учредительства этого музея.

К оглавлению

Назад

Далее